…О, как трудно человеку — не грешнику и не праведнику, а просто человеку! Он хотел как лучше — честно, справедливо, по совести. Но судьба его, как старая, надтреснутая скрипка, звучала фальшиво, хоть и мелодия рвалась быть прекрасной…
Чеслав Боярский родился в Польше, в маленьком городке, среди книг, тихих улиц и громких амбиций. В юности он верил в человека. Верил, что знание, труд, наука — они воздвигнут нового, светлого человека. Он учился на инженера — нет, не для денег и славы, а чтобы создавать. Чтобы сделать мир лучше. Какая наивность, какая святая глупость!
А потом — война. О, как быстро обнажается душа человека в пламени войны! Он бежал из разрушенного Данцига во Францию, сражался в Сопротивлении — не за награду, не за медали, а потому что иначе нельзя было. Он был не героем, но человеком. А этого в ту пору было достаточно.
После войны — снова борьба. Только теперь — с равнодушием. Он изобретал — пластмассы, моторы, электрические машины. Он предлагал, он верил, он стучал в двери. Но никто не открывал. Мир, казалось, отгородился железным молчанием. Его не предали, нет. Просто не заметили. А это, быть может, хуже.
И вот тогда, в подвале, среди пыли и труб, в молчании, которое кричит громче слов, он начинает печатать деньги. Не ради корысти, нет. Он сам покупает гуся за фальшивую купюру, чтобы испытать — не бумагу, а мир. Узнает ли он обман? Узнает ли человек ложь, если она столь же изящна, как правда?
Его бумага была совершенна. Цвет, запах, даже крошечные складки и старение — всё продумано, всё идеально. Он был как Бог, создающий вещь из ничего. Но Бог ли он был? Или всё-таки дьявол? О, этот вопрос терзал его бессонными ночами.
Он не хотел зла. Он хотел быть нужным. Хотел, чтобы гений не пропадал в пустоте. И потому печатал — одну за другой, будто молитвы, будто крики о помощи, только без слов.
Он был один. Сам. Он не доверял никому. Но одиночество — самый сильный наркотик: сперва даёт свободу, потом сковывает. Он передал часть дел соседу, потом — ещё одному. И всё пошло, как у Достоевского — по тонкой, зыбкой тропе, между добром и преступлением, между верой и безумием.
Его арестовали. Как собаку, среди ночи, без ордера, без объяснений. Власть не любит умных преступников. Власть боится, когда преступление красивее закона.
В подвале нашли всё — инструменты, бумагу, матрицы. Он не скрывался. Он даже не защищался. Он только смотрел. Тихо, устало. Как человек, которому уже всё равно, поймут его или нет.
На суде он говорил просто. Без пафоса, без оправданий. Он не выгораживал себя. Он говорил, что хотел приносить пользу. Что пытался честно. Что мир отверг его. Что бумага — всего лишь бумага, а вот равнодушие — подделка гораздо страшнее.
Судья не понял. Прокурор требовал пожизненного. Ему дали 20 лет.
В тюрьме он заболел. Туберкулёз. Саркома. Он знал, что не выйдет. И не просил помилования. Он только просил, чтобы уничтожили всё. Чтобы больше никто не воспользовался его знаниями.
Так и случилось. Всё сожгли. Всё стёрли. А вместе с этим — и память о нём.
Так кто он был?
Грешник? Возможно. Гений? Несомненно. Убийца? Нет. Но убитый — да. Убитый системой, равнодушием, миром, где бумага ценится больше человека.
Он не хотел быть богатым. Он хотел быть услышанным. И, быть может, если бы в тот момент кто-то просто сказал ему: «Ты нужен», — история пошла бы иначе.
Но увы, в этом мире — гений без спроса становится преступником, а преступник без души — героем.
P.S.
Он умер без имени. Но мы помним. Не потому, что он подделывал деньги. А потому что он пытался стать настоящим.